9. HAGALL–RUNE*
«В 1934 Гиммлер, за символическую плату в одну марку в год, арендовал разрушающийся замок в Вестфалии. Крепость, известная как Вевельсбург, якобы была построена гуннами. Первоначально замок начал свой путь как музей и колледж идеологического образования для офицеров СС, в рамках Главного управления расы и переселения, но уже в феврале 1935 перешел под контроль Персонального штаба рейхсфюрера СС. Гиммлер намеревался превратить Вевельсбург в духовный центр СС. Над гигантским залом — столовой в южном крыле были устроены личные покои самого рейхсфюрера — в том числе огромное помещение для коллекции оружия и библиотека в 12 000 томов. Рядом находился зал заседаний и судебный зал. В замке имелись комнаты для двенадцати приближенных Гиммлера, которые регулярно заседали в главном зале — тридцати пятиметровой длины и пятнадцатиметровой ширины — с круглым дубовым столом посередине, сидя в огромных креслах, обитых свиной кожей и украшенных гербами. По словам исследователя СС Хене, эти заседания сильно походили на спиритические сеансы.»
Журавлев Н. И. «История Третьего Рейха»
АВЕРС
Запах пережаренного масла напоминает Кроуфорду о том, что он собирался позавтракать. Обгоревший остов взорванного склада на экране сменяется чумазым лицом в пожарной каске. Со сковородки во все стороны брызжет белок, желтки загустели и съежились, напоминая очертаниями острова Хонсю и Сикоку.
Кроуфорд думает о том, что простых взрывов на окраинах уже не хватает.
Будь Кроуфорд на месте Такатори — следующий теракт произошел бы в густонаселенном районе.
...
— Моя цель — Такатори Рэйдзи. Остальное меня не интересует, — говорит красноволосый идиот. Кроуфорд стоит в десяти шагах от мальчишки. Пристрелить его не составило бы труда, палец удобно лежит на спусковом крючке. Прямой приказ Такатори — ликвидировать Вайс при малейшей возможности.
Время близится к одиннадцати вечера. Рабочий день Кроуфорда закончился три с половиной часа назад.
— Что за чушь ты несешь? Тебе что, наплевать на то, что они уничтожат Вайс? — спрашивает Китада Ханаэ. Кроуфорд не исключает, что они с Фудзимией пользуются одной и той же краской для волос. В блеклом свете одинокого фонаря они кажутся очень похожими. Как брат и сестра.
Кроуфорд делает все возможное, чтобы Китада Ханаэ не закончила, как сестра Фудзимии. Секретарша Персии все еще слишком ему нужна.
Мальчишка грозится уйти из Вайс, если работа в группе будет мешать его миссии. Кроуфорд снимает затекший палец с курка — на всякий случай. Кроуфорд небезосновательно полагает, что он делает для сохранности этой кукольной группы едва ли не больше, чем сам Персия. Кроуфорд мог бы гордиться. Он обязательно будет — когда поймет, какого черта этим занимается — в свободное от работы время. До сих пор от Вайс были одни неприятности.
Кроуфорд выходит из тени, стоит Фудзимии завернуть за угол. Садится в машину, кивнув Ханаэ. Она не удивляется. За полтора месяца она уже привыкла. Не задавать вопросов. Не предлагать более тесного сотрудничества. Не пытаться инициировать встречу.
Кроуфорд приходит тогда, когда считает нужным. Иногда она сравнивает его с тайфуном. Иногда она ненавязчиво предлагает ему остаться на кофе. После Хелл это кажется Кроуфорду симптоматичным. Он никогда не соглашается. Он никогда не отказывается. Он говорит исключительно о делах.
Он молчит — все полчаса езды.
Узкая кисть подрагивает на руле. Кроуфорд считает своей личной удачей каждый оставленный позади телеграфный столб. После поездок на «Тойоте» Шульдиха ему следовало бы привыкнуть к хаотическим рывкам на дороге. Кроуфорд не собирается отвечать себе на вопрос, отчего его не тревожила бешеная манера управления рыжего. Кроуфорд поднимается за Ханаэ на десятый этаж — в уютную студию на востоке Сибуи.
— У тебя тоже проблемы, — говорит она, включая кофеварку. Кроуфорд присаживается на подлокотник обитого бархатом кресла и изучает затейливый геометрический узор на темно-коричневой портьере.
— Кладбище. Одиннадцатого июля. Ты не успеешь с ним попрощаться.
— Что случится одиннадцатого июля?
— Один Такатори убьет другого. Ничего нового.
Ханаэ не проливает ни капли — подавая Кроуфорду черную чашечку с белой ручкой. Щедро доливая коньяка — и ему, и себе. Он бы оценил ее самообладание, не будь она столь хорошо выдрессированной секретаршей. У этой породы мелкая моторика сдает последней.
— Ты не можешь быть уверен, — наконец-то говорит она, так и не садясь. Отходя к портьере, отодвигая ее в сторону, обнажая неоновое переплетение ночного Токио. Синие вены, красные капилляры, желтые сосуды, зеленые шрамы. Показатели на мониторах. Подпрыгивающие кривые.
Кроуфорд прикрывает глаза. Через два дня должен вернуться Шульдих. Все запросы на случай задержки рыжего Кроуфорд составил еще в самолете. У него было полсуток на то, чтобы обдумать формулировки.
Полусуток не хватило, чтобы подобрать внятные объяснения. Вопросительный взгляд Наоэ скрестился с насмешливым глазом ирландца — ровно на переносице у Кроуфорда. Он сказал, что Шульдих вернется позже. Он сказал, что это было необходимо. Фарфарелло осклабился.
Фарфарелло — это уже три дня как проблема. Фарфарелло вчера удалось успокоить только с помощью телекинеза и двойной дозы транквилизаторов. При Шульдихе такого никогда не случалось. Когда Ханаэ говорит о проблемах, она даже примерно не представляет себе масштаба.
Кроуфорд до сих пор ни словом не упомянул об этом в докладах оберфюреру. Кроуфорд надеется на то, что рыжий вернется вовремя.
— Ты можешь мне не верить.
— Тогда нет смысла пускать тебя в машину, — пожимает она плечами. Зябко ежится — хотя в студии настолько душно, что Кроуфорд готов снять пиджак. Обхватывает себя руками. — Одиннадцатого июля. Это через две недели. Иногда ты меня пугаешь... говоришь так, будто знаешь наверняка. О том, чего не можешь знать.
— Ты можешь меня не слушать.
Кроуфорду не нравится словосочетание «две недели». Кроуфорду не нравятся узлы, которые он видит. Кроуфорд опасается, что ближайший месяц ему придется обходиться пятью-шестью часами сна. Это очень плохо. Это означает — пересматривать дозировку снотворного. Это означает — всегда держать под рукой ампулы с кофеином. Месяц — в лучшем случае. А то и все три. Строительство в последнее время замедлилось. Кроуфорду кажется, что Такатори играет в этом не последнюю роль.
— Когда этот ублюдок сел в кресло министра обороны, можно было ожидать, что он не упустит своего. — Она все сильнее сжимает пальцы на предплечьях. Кроуфорду везет на фанатичных женщин, которые влюблены в непосредственных начальников. Кроуфорд не поклонник психоанализа. Кроуфорд не поклонник неуставных отношений.
В последнее время Кроуфорд не поклонник отношений вообще.
— Отряд особого назначения. Преданные лично Такатори солдаты. Он не станет вводить в город регулярную армию. Для этих целей он давно создал собственную. На месте начальника полиции я бы воспользовался ситуацией и взорвал их штаб. Под шумок. На счету у Вайс все равно уже четыре взрыва. Лишние пять килограммов тротила не нанесут их имиджу большого вреда.
Ханаэ спохватывается и предлагает ему кофе. Они пьют кофе и коньяк. Затем коньяк. Затем коньяк заканчивается. Он не называет ей координаты штаба силовиков, подчиненных клиенту. Она не называет ему имен остальных информаторов. Этой игре уже полтора месяца. Эта игра могла бы длиться годами. Кроуфорд ничего не имеет против. Регламентированные правилами игры отношения кажутся ему куда более честными.
Кожа у Ханаэ — молочно-белого цвета. Гладить ее — все равно, что снимать сливки с кофе. Мягкие, сладкие на вкус.
Она напрягается — чуть заметно, тут же расслабляясь, разворачиваясь, увлекая его на диван. Останавливается, чтобы снять и аккуратно сложить колготки и платье поверх них и отставить к ножке стола туфли — и столь же аккуратно складывает его рубашку, брюки и галстук. Она профессионально ощущает его желания, разворачиваясь к нему спиной в нужный момент. Ложбинка шеи горчит спиртом в тех местах, которые Ханаэ регулярно смачивает туалетной водой. Разметавшиеся по спине волосы в полумраке кажутся ему огненно-рыжими.
— Почему — сегодня? — задумчиво спрашивает Ханаэ наблюдая за ним, открывающим новую бутылку «Мартеля».
Кроуфорд пожимает плечами. Его раздражают вопросы. Он не может ответить даже на собственные. Рыжие волосы — слишком досадное напоминание.
...
Он соскребает со сковородки яичницу под комментарий психолога. Тот рассказывает о том, как следует себя вести при столкновении с террористами. Кроуфорд знает, как. Следует не умирать. Обычно этот пункт — один из самых сложно выполнимых. Остальное — уже дело техники.
У Шульдиха — запавшие скулы и темные круги под глазами. Подергивающиеся пальцы и небольшая коробка с ампулами. Кроуфорд проверяет ее в то время, когда телепата нет в особняке. Тот уходит почти сразу же после приезда — вместе с очнувшимся от медикаментозного сна ирландцем. На рыжем — черная водолазка, черные джинсы и черная облегающая шапка, скрывающая волосы.
Несколько названий кажутся Кроуфорду незнакомыми, но он догадывается — по контексту. Аминазин. Кофеин. Он закажет по три ампулы каждого медикамента следующим же утром и спрячет их в стол. На всякий случай.
Радио надрывается экстренными новостями о зверском убийстве военного патруля. Кроуфорд выключает приемник и старается не думать о том, кто за этим стоит.
Он выходит из своей комнаты под утро — за очередной чашкой кофе — чтобы застать Шульдиха спящим на диване в гостиной. Ирландец, сидящий на полу у подлокотника, поворачивает голову, услышав шаги. Скалится, точно сторожевая собака. Взъерошенный, но уже спокойный. Со свежими порезами на руках. Со следами крови на жилетке.
Шульдих впервые заговаривает с ним — когда Кроуфорд уже возвращается к себе с чашкой двойного эспрессо. Шульдих говорит, что принес ему подарок, приподнимая голову с подлокотника. У него сонный взгляд и глухой голос. Он вяло указывает рукой на комод у стены. Кроуфорд находит там пуговицу с незнакомым ему гербом и капитанский погон.
— Ты же у нас любишь ордена, — говорит Шульдих, прикрывая глаза.
Кроуфорд мягко прикрывает за собой дверь. До одиннадцатого июля остается неделя.
...
— Моя кукла — хорошая кукла, — нараспев бормочет Рэйдзи Такатори. — У нее большие ясные глаза на белом личике. И хороший маленький ротик. Моя кукла — хорошая кукла.
Кроуфорд касается затылком зеленых бархатистых обоев. Кроуфорд слышит то, что ему не полагается. Кроуфорду поздно уходить.
Клиенту все равно. Кроуфорд — тень, от которой сложно избавиться. Которую просто не замечать.
— Ватаси-но нингё: ва ёй нингё, — повторяет Рэйдзи Такатори. Каждый раз — это новая песенка. Наоэ говорит, здесь их поют детям. Кроуфорду сложно представить клиента, который поет колыбельную сыновьям или дочери. Кроуфорд редко когда слышал от Такатори дважды одну и ту же песню.
Седина куда заметнее тронула пышные бакенбарды. Когда никого нет рядом, Такатори все чаще прикладывается к бутылке.
— Вы — талисманы наоборот, — сказал Такатори полторы недели назад. — Как только начинаешь верить, что они приносят удачу, — они предают.
Кроуфорд промолчал. Ничего большего от тени и не требовалось.
— Споешь ей песенку — тут же засыпает. Оставляешь одну — и то не плачет. Моя кукла — хорошая... — Кроуфорд думает о десятках кукол, скелеты которых хранятся в шкафу министра обороны. Без-пяти-минут-премьер-министра. Кроуфорд думает о десятках кукол, которые сегодня погибнут от взрыва на мосту Нихонбаси. Бронзовая статуя льва останется без лапы. У кирина рядом — волной отобьет полморды. Утром Кроуфорд предупредил своих, чтобы не высовывались из особняка. Наоэ пытался было протестовать, но быстро сник и ушел в свою комнату. Кроуфорд не уверен, что это связано с остановившимся на японце взглядом Шульдиха. Кроуфорд не уверен, что мальчишка не ускользнул через пятнадцать минут после его отъезда.
Мы — шагреневая кожа, молчит Кроуфорд. В первую очередь — для самих себя.
Он не видит узлов в прошлом. Он до сих пор не знает, был ли шанс избежать двухнедельной отлучки Шульдиха. Он то и дело наталкивается на Шульдиха в гостиной. Рыжий вряд ли преследует цель его целенаправленно задеть. Он просто спит на диване. И всегда — даже в тридцатиградусную жару — надевает пиджак поверх футболки. Или рубашку с длинным рукавом.
Ампул в ящике Шульдиха становится меньше с каждым днем. Кроуфорд думает о том, что у Шанцлера есть жена. И у фон Мецлера тоже есть жена. Вероятно, у них обоих есть дети. Кроуфорд смотрит на Такатори Рэйдзи и пытается представить гауптштурмфюрера, напевающего «Kein sch?ner Land in dieser Zeit...» себе под нос.
...
Обуглившийся белок — бельмо на черном мусорном пакете. Официальная сводка в полтора раза занижена. 18 погибших. 75 раненых. Из них пятеро — в критическом состоянии. В каждом выпуске новостей — покореженные опоры моста. Два часа назад ему впервые позвонила Ханаэ.
Он ответил, что ничего не знает.
Он ответил, что не стоит посылать мальчишек на свалку.
Он пожал плечами, когда Ханаэ сказала, что начальник полиции уже отдал приказ. Значит, останови его, сказал он. Либо запасись незабудками.
— Клиент собирается на совещание, — рапортует Шульдих бесцветным голосом. Он дотошно выполняет все поручения. Как и обещал Шанцлер, с ним нет никаких проблем. Проблемы есть у него самого — но это не должно волновать Кроуфорда до тех пор, пока рыжий справляется сам.
Пуговица и погон до сих пор валяются на комоде. Их никто и не подумал убрать.
— Повезешь его окружной дорогой.
— Опоздает, — пожимает Шульдих плечами.
— Зато доедет.
...Кроуфорд — тоже доезжает. Ирландец облизывает губы, то и дело оглядываясь на мокрую дорогу. Трется затылком о кожаную обивку сидения. Ирландцу неспокойно. Он говорит, что воздух пахнет полынью. Он говорит, что бог начал уничтожать землю, а потом забыл об этом. Он говорит, что богу пора напомнить.
— Он просто в отпуске, — рассеянно отвечает Кроуфорд. — Оставь бога в покое. Все равно у него отключен телефон.
Скрежет лезвия по капоту. Мальчишка. Идиот. Самоубийца. Кроуфорд до последнего уверен, что Фудзимия, которого он видел нападающим на машину, — лишь прикрытие для остальных.
Кроуфорду требуется несколько минут, чтобы понять, что остальных не будет. Никого — кроме растрепанного мальчишки под дождем. Ему хочется дать денег на новый плащ. Или хорошенько выпороть. И отобрать холодное оружие, которым тот все равно владеет слишком посредственно. Того и гляди — порежется.
— Мне очень жаль, но господина Такатори здесь нет, — лжет Кроуфорд. Ему ни капли не жаль. Будь здесь Такатори — ему бы пришлось убить Фудзимию. Он и так собирается убивать Фудзимию — но снова включается в игру. Уклоняется. Спрашивает. Подбрасывает варианты.
Он позволяет схватить себя. Он все равно уверен в собственной победе. Он в хорошей форме — и спонтанные видения, мелкие сиюминутные узлы — открываются один за другим. Кроуфорду нравится работать в паре с ирландцем. Тот очень быстро ловит тактику и встраивается, отходя в сторону в нужный момент.
Дождь отбивает дробь по капоту. Водитель терпеливо ждет в машине. Водитель наверняка уже отзвонился своим — и скоро здесь будут силовики. Значит, с мальчишкой пора кончать. Кроуфорд ловит себя на том, что Фудзимия — ровесник Шульдиха. Кроуфорд ловит себя на том, что его взгляд все чаще замирает на рваной рыжей челке.
Кроуфорд поднимает оброненную катану и подставляет лицо мелким каплям. Это уже становится навязчивой идеей. Он приставляет лезвие к чужому горлу. Он медлит — потому, что что-то идет не так.
Он медлит — потому что видит, как Фарфарелло рвется вперед, и пули прошивают его насквозь, очередь, вырывающаяся из рук испуганного солдата, все никак не заканчивается — а ирландец продолжает двигаться — и в него уже стреляют двое, а третий догадывается достать пистолет и пустить пулю в голову, и белые волосы становятся багрово-алыми...
Он медлит — потому, что Наоэ швыряет солдат на стену, а клиент успевает сбежать, и в комнату забегают все новые и новые солдаты...
...тридцатый этаж, Шульдих — и ни один из нас не умеет летать, а Наги — не удержит, Наги уже... никого... не удержит...
Кроуфорд отскакивает в сторону, когда на дорогу вырывается знакомая машина. Катану он оставляет мальчишке в подарок. Себе он оставляет дождь и соленое послевкусие слишком яркого узла.
— Охрана Такатори больше не входит в наши обязанности, — говорит он ирландцу, когда тот пытается кинуться следом. Кроуфорд не уверен, что сам до конца понимает, что сказал — но Фарфарелло и Наоэ слишком убедительно умирали под пулями.
У него уходит несколько минут на то, чтобы вычеркнуть их смерти из прошлого. Чтобы не дергаться каждый раз, глядя на хмурого ирландца.
— У тебя есть телефон бога? — спрашивает Фарфарелло. Кроуфорд улыбается. У него есть телефон. Этого достаточно.
...
— Он вас вычислил.
— Я знаю. Уже два...
— Одиннадцатого июля. Лучше ловить патруль на северо-западе. Скажи им об этом. Под зданием «Независимой партии» стоит бензовоз. Пускай найдут тротил...
— Ты в своем уме? Ты понимаешь, что это... это Токио! Это... война!
— Одиннадцатого июля это перестанет тебя волновать. На юго-восток от входа — заросли кустов. Подстриженные, в форме зигзага. Где-то в том месте можно попытаться подключиться к внутренней сети через вай-фай.
— Ты... ты все это... серьезно...?
— Когда они войдут в здание — пусть первым делом отключат лифты. Лестниц всего две. Это слегка уравняет шансы с охраной.
— Если он узнает о том, что ты его сдаешь...
— Одиннадцатого июля. Тебе имеет смысл проинструктировать их десятого вечером. Передавай привет начальству.
— Что еще?
— Все, что сочтешь нужным. Если ты скажешь, что он до сих пор не знает моего имени, ты меня разочаруешь.
...
Местонахождение террористической группировки Вайс и ее предводителя, бывшего шефа полиции, пока неизвестно, — надрывается телевизор. Озабоченное лицо диктора сменяется хмурым, но уверенным полупрофилем нового премьер-министра.
— Происходящее должно послужить нам хорошим уроком. Я исполняю свой долг, несмотря на то, что преступник — мой родственник, — говорит премьер-министр, разворачиваясь анфас и глядя в глаза сотням тысяч зрителей. У него благородная седина, проникновенный взгляд и хрипловатый голос — он тренировался все утро с имиджмейкером.
Перед этим он пил «Гленфиддих». После этого, впрочем, тоже.
Экран — глотает запахи. Экран оставляет лишь решительный огонь в глазах. Экран не делает различия между целеустремленностью и фанатизмом. Публике нравятся сильные правители. Публике нравятся решительные меры.
— Откуда прилетел ты, листочек, с какого дерева? Кружась и блуждая, попал ты к паучку в паутину. Трепещешь ты при дуновении ветерка, а паучок спешит — он думает, что это мошка, — одними губами говорит новый премьер-министр, давясь дымом толстой сигары. Он кажется потерянным — постаревший на добрый десяток лет за последний месяц.
Он кажется откровенно жалким.
Он добился всего, чего желал — включая премьерское кресло. Оно оказалось слишком большим для его одинокой старой задницы.
Кроуфорд уходит, неслышно прикрывая за собой дверь. У него остается два с половиной часа на короткий зыбкий сон — прямо на диване в одном из пустых кабинетов, перед тем, как Такатори приказывает ему собрать всю команду.
...
...Он помнит, что, когда двери откроются, Фарфарелло рванется вперед. Он помнит, что затем нужно будет удержать Шульдиха. Он знает, что если смолчать — взорвется уже Наги.
— Вы уже все знаете, — говорит Кроуфорд, не сводя глаз с бывшего клиента. Ощущая спиной напряжение команды. Прерывистые запросы — ментальной связью... — Что ж, я не вижу в этом большой проблемы.
— Как вам будет угодно, — усмехается Кроуфорд, и именно сарказм в его голосе заставляет мальчишку остановиться в последний момент. — Мы не станем сопротивляться....
...
Он просыпается оттого, что шея затекает. Либо — оттого, что за дверью уже слышны голоса. Либо — от чертова мегафона, орущего на полгорода: «Над страной нависла угроза терроризма. Просьба всем гражданам не выходить из дома!»
Он цепляется за мутные остатки сна, запоминая последовательность. Он требует от Шульдиха ментального контакта — для всей четверки. Он требует от остальных — не дергаться. Он повторяет им: «Не дергаться», — перед каждой своей фразой новому премьер-министру, который решил, что способен потягаться с SZ.
В этот момент Такатори Рэйдзи как никогда понятен Кроуфорду.
...Откуда прилетел ты, листочек, с какого дерева?
Кружил-кружил, и сел на гладь пруда:
Колышешься вверх-вниз ты на волнах,
А карп плывет — он думает, что это корм...
— Ты дозвонился до бога, — смеется ирландец. — Теперь ты слушаешь автоответчик.
«Вера — священное слово. Поэтому его не стоит употреблять везде. Она должна быть так же естественна для вас, как и чистый воздух, которым вы дышите. Вера создает человека, безверие губит его. Неверность разрушает соединяющие нас кровные узы, уничтожает дух товарищества, дисциплину, армию, государство и все существующее вокруг нас.
Вера требует от тебя неуклонно следовать за фюрером в дни побед и поражений. Ты должен идти за ним даже в годину бедствий и не позволять себе усомниться. Ты обязан быть верным товарищем. Ты должен всегда помогать другим в нужде и опасности. Твой товарищ должен быть уверен, что всегда сможет обратиться к тебе, что он может положиться на тебя, как на родного брата.»
Из агитационной брошюры. Репринт 1940 г.
РЕВЕРС
Шульдиху снятся совсем нестрашные сны.
...Если нет картинки — это повязка на глазах и электроды. Или ящик — если нужно считать вдохи. Но из ящика не слышны голоса...
— ...Нет, конечно, мы взяли его подрощенным у заводчика. Отличный питомник под Зевельсбрюэ... если хочешь, могу дать адрес.
— Не знаю. Жена как-то против. Говорит, с собакой слишком много хлопот. У нас все-таки квартира. Вот если бы загородный дом...
— Зато для детишек хорошо. Собака — как раз то, что надо, приучается к ответственности. А насчет дома... Обратись к гауптштурмфюреру — наверняка он подпишет заявление на кредит. У тебя ведь стаж...
— Да, будет ровно десять лет, через... Эрих, взгляни — там, кажется, мясо на пятом кресле зашевелилось. Закатай ему еще дроперидола с фентанилом, что ли...
...разряд...
...Если нейролептики — значит, это второй круг. Или шестой. Значит, спать.
Значит, опять видеть сны. Это совсем не страшно.
Шульдих открывает глаза.
Фарфарелло...? Взгляд в упор, немигающий. Пристальный. Зрачок — как застрявшая пуля в мишени. Он что, снова заснул на диване?
Он снова в Японии.
Он снова забыл отличить вчера от сегодня.
Это всего лишь сны.
...разряд...
На то, чтобы пластик нагрелся до температуры тела, нужно от сорока до пятидесяти вдохов. В лаборатории новые кресла. У этих — чуть выше подголовники, чем два года назад. Выпуклость жестко вдавливается в затылок. Голова начинает болеть через сто сорок вдохов. Но к тому времени уже действует аминазин. Аритмия, скованность лицевых мышц и пересыхание слизистой заставляют забыть о мигрени.
...разряд...
В ящике глушащее поле отключают каждые восемьсот вдохов. Или восемьсот пятьдесят. Потом может пройти силовой удар по щитам. Или не пройти.
Собаки дышат куда чаще, чем люди. Собаки потеют языком.
Люди потеют всей кожей. У пота — острый режущий запах. Четырнадцать медленных вдохов — это шестьдесят секунд.
Слишком частое дыхание ведет к гипервентиляции легких. Гипервентиляция — это паника. Звериный страх, мечущийся по железной клетке.
Обморок.
Удар.
Ящик — это нормально. Из ящика выходят. Главное — об этом помнить.
Главное. Этого. Не. Ждать.
...разряд...
Ожидание в офисе Такатори, под дулами четверых автоматчиков, мало чем отличается от ящика.
Ничего подобного, — мысленно возражает на сравнение Фарфарелло. — Они забыли про наручники. И воняют страхом. Может, их еще припугнуть? А, Шульдих? Давай...
С каждым разом ему все труднее успокаивать ирландца. С каждым разом ему все труднее вспоминать о мысленном приказе Кроуфорда, который тот отдал, когда телепат сунулся к нему — ощутив боевиков Такатори на подходе к кабинету.
Они могли убрать их еще тогда.
Всем сидеть тихо, — велел Кроуфорд. — Не дергаться. Таков был приказ.
С каждым разом Шульдиху все труднее находить в нем смысл.
...разряд...
Вместо наручников в лаборатории — резиновые жгуты. Жгуты обвязывают поверх смирительной рубашки. Затем закрепляют под кушеткой. Когда у кушетки подгибают кверху стальные опоры, раздается почти такой же лязг, как и когда кушетку вдвигают в ящик.
В первый раз легко ошибиться, если закрыты глаза. Во второй — тоже.
Частичная сенсорно-двигательная депривация в сочетании с «возвращением во чрево» по методике Грофа. Ментальные удары — бессистемны. Генератор случайных чисел.
Когда апоморфин вкалывают в пропорции с фенамином, начинают беспокоить самые странные вещи. Даже то, что лицо лаборанта кажется недовольным — когда он вносит в журнал показатели с мониторов.
Шульдих говорит об этом. Как и о многом другом. Шульдих не может не говорить — когда кровь бурлит от переизбытка адреналина.
Шульдих вообще слишком много говорит.
...разряд... Не сейчас.
Не сейчас — когда он смотрит на автоматчиков, застывших в дверях пятнистыми изваяниями.
Не сейчас — когда он вновь просыпается на жестком диване в гостиной, чувствуя на себе чей-то пристальный взгляд.
Не сейчас — когда рука пытается вырваться из пластикового зажима, и кто-то опять льет антисептик на ободранное запястье.
Не сейчас — когда в темноте в который раз скрежещет замок, и шаги за спиной, и щека — в подушку, и чей-то голос в коридоре командует: «Десять минут. Потом — выводите. Чтобы не покалечил. Мы же ставим якорь только на шестую зону, а не на комплекс».
Не сейчас...
Прошлое иногда наступает на пятки. А иногда вцепляется в горло.
...разряд...
Две недели чередующегося режима — и мозг отказывается бодрствовать без стимуляторов. Две недели — и мозг без седативов больше не может спать.
— Тебе просто нравится себя жалеть, — говорит Фарфарелло, в очередной раз заставая немца поутру на диване в гостиной. Уже после возвращения из Гамбурга. Еще до этого вызова в офис Такатори, где их возьмут под арест.
Даты событий лучше каждый раз мысленно уточнять. Просто... на всякий случай.
Ирландец предлагает помощь своих ножей — чтобы убедить Шульдиха, что тот еще жив.
Фарфарелло утверждает, это хорошее средство. Фарфарелло, видимо, знает, о чем говорит.
Фарфарелло утверждает, что кровь — это красиво.
Когда закончатся ампулы для подкожных инъекций, Шульдих, скорее всего, будет склонен с ним согласиться.
...разряд...
Мы их снимем без проблем, — думает Фарфарелло, не глядя на автоматчиков. — Скажи Кроуфорду. Я беру на себя двоих посередине. Наоэ — держит автоматы. И вырубает свет. Ты отводишь им глаза — в самом начале. Потом подключаешься. Как тогда, в Брайтоне. Кроуфорду даже дергаться не придется, мы сами. Скажи ему.
Наоэ не говорит ничего. Только медленно моргает под косо падающей на глаза челкой.
Успокой их, — говорит Кроуфорд о Фарфарелло с Наоэ. И тут же — картинки здания: офисы, коридоры, люди в форме на каждом шагу. Займи их чем-нибудь. Вооруженная охрана... все тридцать этажей. И целый взвод в холле. Можно без труда убрать четверых — но не всю эту армию. Бесполезно. Не дергайтесь, — говорит Кроуфорд. — За нами придут.
Немец пытается унять Фарфарелло. Но ему слишком трудно сосредоточиться. Мысли растерты в труху. В слишком мелкий песок.
Аварийная защита, называет это Шульдих. Белый шум. То единственное, что остается, когда трое телепатов рвут в клочья твои основные щиты...
...под нейролептиками... зажимы передавливают запястья... датчики на выбритых висках...
...в клочья...
...на нитки...
...в невесомую шелуху...
...разряд...
Герр Шанцлер никогда не прикасается к «объекту» голыми руками. Герр Шанцлер никогда не входит в лабораторию без хирургических перчаток.
Слабый запах антисептика и талька. Едва слышный резиновый скрип по коже.
Пальцы — под безвольно опущенный подбородок. Аккуратно, чтобы не испачкаться в стекающей из угла рта слюне.
— Отлично... Вы. Фиксируете. Все. Показатели. Генрих?
— Так точно, герр гауптштурмфюрер.
— Вот... Обратите. Внимание. Мольтке... Превосходный. Экземпляр... Третий порог. Фиксирован... Никаких сдвигов. Последние. Полтора года... Стабилизация. Очевидна.
...разряд...
Десять негритят пошли купаться в море,
Десять негритят резвились на просторе.
Один из них утоп, ему купили гроб...
Ему нечем успокоить ирландца. Тот балансирует на грани срыва. Пальцы беспокойно подергиваются. Их, конечно же, обыскали, перед тем как оставить здесь под охраной, но Шульдих не сомневается ни на миг, что у Фарфарелло в руках вот-вот мелькнет стилет. Или игла. Или ракета комплекса «земля-воздух».
Кроуфорду наплевать. У Кроуфорда лицо, каменное, как у идолов с острова Пасхи. Кроуфорд не считает нужным скрывать, что ему все равно.
Он не удивился, когда две недели назад Шульдих вернулся из Гамбурга.
Перед этим он, вероятно, точно так же не удивился, получив приказ отконвоировать немца туда.
Шульдих циклит Фарфарелло на детском стишке. На пять минут ему удается заставить себя сосредоточиться достаточно — чтобы удержать внимание ирландца на каждом из маленьких чернокожих придурков. Сделать их гибель картинной и запоминающейся. Замкнуть в кольцо.
Минут двадцать... Тридцать — если повезет.
Потом Фарфарелло сорвется.
Шульдих даже не думает сообщать об этом лидеру их команды. Он заранее знает, что услышит в ответ.
...разряд...
— Почти год. Автономной. Работы. — В голосе Шанцлера горделивые нотки. — И полгода. Командной... Высокие. Показатели... Он стабилен...
Шорох халатов. Писк датчиков где-то за спиной. Он не должен бы оставаться в сознании. Ему ввели еще два кубика лепонекса десять минут назад.
Он слышит каждое слово, что произносит Шанцлер.
— Вы все-таки опубликуете данные, герр гауптштурмфюрер? — Второй голос уважительно-подобострастен. Второй голос отчего-то слышится куда глуше. — Давно пора отменить эту бредовую директиву от восьмидесятого.
— Подтасовки. Райзман. Вся эта история... Мольтке. Мне нужна. Более широкая. Выборка... Подключите. Своих психокинетиков. Наконец... Вы же видите. Результат.
— Хм... Двоих я готов попробовать активировать по третьему порогу прямо сейчас. Но — под вашу личную ответственность, Рихард. Официально они будут числиться за вашим отделом.
— Хорошо. Тестирование. Начнем. Через неделю... Я хочу. Сперва. Закончить. Здесь.
— Да, конечно. — Пальцы упираются в щеку. Голова безвольно отваливается на плечо. Пальцы убирают прядь и оттягивают верхнее веко. — Не было проблем с тем, чтобы заполучить ваш экземпляр обратно? Я слышал, эту японскую группу курирует сам...
— Проблемы? Какие. Проблемы. Мольтке? Лидер группы. Внешник... Дрессура... Хватило. И одного. Запроса.
— Ну... и вы подстраховались с якорем, если я правильно помню, Рихард. Девиации — тоже входили в план?
— Глупости... На тот момент. Просто. Не нашлось. Расходного. Женского. Материала... Этот экземпляр. Классическая «бета»... Якорь. По шестой зоне... Мне — что же. Было откладывать. Эксперимент?
— Я всего лишь отдаю должное вашей предусмотрительности, герр гауптштурмфюрер.
...разряд...
Чужие мысли — грязные потеки на стеклах.
Чужие мысли — скрежет ключа в замке.
...разряд...
Кроуфорд остается неподвижен. Только взгляд чуть смещается за тонкими стеклами очков.
Шульдих зевает, потягивается, прикрывая рот подрагивающей рукой.
Сколько они сидят в этой комнате? Пять часов? Или шесть? Сколько — с того момента, как Такатори вызвал их в офис своим истеричным звонком?...
Броневики на улицах. Грузовики с солдатами — у закопченных развалин. Дымящиеся остовы зданий и обгорелая скорлупа машин. Лай мегафонов. Вонь бензина и гари, липнущая к коже. Въедающаяся в одежду, в волосы. Для немца теперь — мешается с запахом антисептиков и хирургической стали. Кондиционер в комнате не спасает. Ровное гудение на грани слышимости — монотонный раздражающий звук.
Военное положение — и террористы как всегда оказались кстати. Один бомбист делает для укрепления власти больше, чем целый взвод бравых мальчиков из СБ. Реальный или мнимый, значения не имеет.
А власть... власть ударяет в голову перебродившим вином...
— Как глава государства я не могу позволить, чтобы сторонняя организация, контролировала мои действия!
В таком случае господин Такатори поздновато очнулся.
...и оставляет дурное похмелье.
Хотя в действительности проблема лишь в том, что власти не существует.
Кроуфорду все равно. Он подчиняется директивам, и Шульдих не сомневается, что приказ свалить Такатори пришел еще несколько дней назад. Кроуфорд точно так же подчинился приказу — месяц назад, в Гамбурге. И получил свой орден.
Возможно, за Такатори получит еще один.
Шульдих зевает — и прячет руку в карман.
...Наоэ. Ампула у меня в кулаке... Я сейчас ее раздавлю — сможешь через порез вогнать жидкость под кожу?
У него нет возможности сделать инъекцию. Шприц отняли при обыске.
Ему нужен этот гребаный кофеин...
Вместо ответа — едва заметный кивок. В руке трескается тонкое стекло. И тут же — обжигающий жар. Стимулятор смешивается с кровью.
Липкое на ладони... почти как сперма...
...Спасибо...
Японец пожимает плечами.
Кроуфорд скашивает взгляд на окно. За мутной ночной темнотой — какие-то крики и шум. И отблески пожара... совсем близко.
— Они пришли, — роняет Кроуфорд, поднимаясь.
Наоэ усмехается, перехватив взгляд ирландца, — и рубильник освещения с глухим щелчком падает вниз.
...разряд...
...Когда от лежащих на полу автоматчиков начинает все сильнее нести дерьмом и кровью, Шульдих радуется, что не может видеть в темноте. Ему довольно и картинок в мозгу склонившегося над полутрупами Фарфарелло. Но поскольку от Кроуфорда не поступает команды, — он позволяет ирландцу закончить.
Наги брезгливо отгораживается щитами — и не торопится включать свет.
— Негритят — в отстойник, — с сожалением констатирует Шульдих. — Всех десятерых. Перебор...
Никто и не думает уточнять, что он имел в виду.
...Врывающемуся в кабинет с требованием помощи и защиты господину премьеру Кроуфорд с нескрываемым сожалением напоминает, что тот самолично разорвал контракт. Злопамятный Шульдих добавил бы: «Попробуйте отмахаться клюшкой для гольфа», — но опасается снизить пафос момента.
Фарфарелло не опасается ничего. И, довольный, скалится, отрываясь от совсем-уже-трупов в пятнистой форме СБ.
— Раз-ру-ше-ние...
Да, из десяти негритят как минимум половина была излишней.
В следующий раз Шульдих попробует лимерики.
...Они выходят из небоскреба «Независимой партии», спустившись почти без задержек по пожарной лестнице, — лишь краем уха прислушиваясь к стрельбе и тревожным выкрикам в коридорах.
Топот солдатских ботинок...
Примерно на седьмом этаже Шульдих чуть замедляет шаг, потирая висок.
— Если я сейчас раздобуду машину... мы же заедем в особняк за вещами? Не то чтобы я что-то имел против японского казначейства — но мой новый желтый пиджак они не получат. Вопрос принципа... Я вообще против политики конфискаций.
Полтора этажа назад он почувствовал, как Такатори Рэйдзи испустил свой прощальный вздох.
...разряд...
На встречу с Кинугавой, местным юристом — и вольнонаемным агентом SZ — они успевают почти вовремя. Кроуфорд сам забирает у того ключи от новой штаб-квартиры группы. Шульдих только считывает на всякий случай из памяти адвоката схему проезда к коттеджу... вместе со всем остальным, до чего успевает дотянуться за эти пару минут... но вполне готов подождать от американца прямого вопроса, прежде чем начать объяснять, как добраться до этой чертовой Сибуи, минуя полицейские кордоны.
Кофеин постепенно вымывается из крови. Стоит закрыть глаза хоть на пару секунд — и он уже не уверен, за что сильнее злится на Кроуфорда. Возможно, за запрет пошарить напоследок в личном сейфе экс-премьер-министра.
Как бы то ни было, они забирают из особняка только личные вещи. Ну... и те, которые считают своими.
Содержимого сейфа Такатори-младшего приказ Кроуфорда не касался. И кроме того... деньги, лежащие сейчас на дне чемодана, Шульдих вытащил оттуда полтора месяца назад.
Приказы не имеют обратной силы, как и законы. Немец готов отстаивать этот тезис в любом суде.
...разряд...
Прошлое также не имеет обратной силы. Прошлого не существует. Если однажды «вчера» вернется — его уже нарекут «сегодня».
За последние два года и восемь месяцев в мире умерло много людей. Из них чуть меньше — в Европе. Еще меньше — в Германии. В Гамбурге...
В блоке D.
Достаточно. Вполне достаточно — чтобы не думать о лицах.
О ладонях, упирающихся в лопатки.
О тяжелом дыхании за спиной.
Мысли о прошлом — цепкий холод браслетов.
Два года восемь месяцев назад... Гипс. Закрытый перелом пястной кости. Герр Дреммель слишком поздно настоял на жгутах — вместо наручников.
...Полгода, пока подвижность запястья не восстановилась окончательно, Шульдиха обучали стрелять с левой руки.
...разряд...
Пытаться вскрыть себе вены осколком ампулы из-под галоперидола, спрятанным в лаборатории между пальцев... что может быть вульгарнее?
У Фарфарелло вся внутренняя сторона рук — в тонкой вязи старых и новых шрамов. Иероглифы. Субтитры для слабослышащих. Гребаная насмешка над смыслом.
У Шульдиха — всего лишь уплотнения под кожей после инъекций хлорпромазина. Он дергается от прикосновений. Но через неделю это пройдет.
...разряд...
Он не подвел — лощеный токийский адвокат в безупречном костюме и галстуке в тон... перепугавшийся до полусмерти, когда на выборах запахло жареным и замаячил призрак военного положения. При военном положении — кому на хрен нужны лощеные адвокаты?...
Он не подвел — прилизанный, слишком болтливый кретин, ухватившийся за наживку от SZ с самоуверенной жадностью оголодавшей пираньи...
Он нашел им отличный дом.
Шульдих обходит два этажа и чердак. Заглядывает за каждую дверь. Улыбается каждой поскрипывающей половице.
Здесь широкие подоконники и функциональная мебель. И даже подобие сада. И никаких люминесцентных ламп в небольшом гараже.
Он занимает лучшую комнату на втором этаже — совершенно бесцеремонно. С окнами на восток. Он любит, когда по утрам его будит солнце.
Он с вызовом смотрит на Кроуфорда, когда тот поднимается по лестнице. Он знает, что тот не оспорит его выбор. Возможно, потому что хотя бы отчасти чувствует себя виноватым — за Гамбург. Во всяком случае, Шульдиху приятно так думать. Во всяком случае, он не намерен позволить Кроуфорду забыть.
Возможно, потому что Кроуфорду все равно.
Шульдих остается стоять на пороге, покачиваясь с пятки на носок. Молча. Пока Кроуфорд, помедлив на последней ступеньке едва ли дольше полусекунды, не скрывается за другой дверью. В комнате напротив.
Иррационально и совершенно нелепо... Шульдих в этот момент жалеет — что не выбрал именно ее.
Он спускается вниз — лишь для того, чтобы выудить из оставшихся в багажнике «Тойоты» коробок бутылку «Гленфиддиха». Он заказывает по телефону пиццу — для себя одного. Если повезет, разносчик проскочит мимо военных патрулей. Хотя Шульдих не строит особых иллюзий.
Когда пиццу все же привозят — он и не думает спускаться за ней.
Он не может вспомнить, когда в последний раз чувствовал голод.
Кроме того... если Шульдих попробует встать с постели — его опять вывернет наизнанку. А он твердо намерен удержать хоть пару глотков спиртного в себе.
Шульдих мечтает одну-единственную ночь поспать нормально.
Он закидывает руку назад, на ощупь проводя ладонью... ощущая шероховатость обоев... прохладу... малейшие неровности стены...
Шульдих мечтает больше не видеть снов.
...разряд...
Сначала они не оставляют ничего от твоих щитов.
Потом они начинают тебя... расчищать.
...разряд...
Это похоже на кинопленку, прокрученную в тишине. Комната, с которой медленно и планомерно сдирают кожу.
Вспучивается лак и растрескивается паркет... Доски выламываются, обнажая цементный пол... Обои облезают лохмотьями, как от ожогов... Гипсокартон раскалывается, обваливается пластами, открывая стальную опалубку... И белые плети проводов с оголенными медными концами, раздвоенными, как змеиные языки... С потолка осыпается штукатурка... Вываливаются наружу рамы...
Все исчезает. Внезапно. Как сдутое ветром.
Вся грязь и весь мусор. Вся пыль.
Даже воздух.
...Серый бетонный ящик щерится беззубым провалом двери и слепо таращится в пустоту неопрятными дырами окон...
Ты знаешь, где тебя ждут. Ты знаешь, где тебя встретят. Да, здесь — тоже плохо. Здесь холодно. Но здесь — ты никогда не будешь один.
...Вся реадаптация как таковая занимает для Шульдиха не более двух часов. Большинство питомцев Школы и не нуждается в большем.
...разряд...
Шульдих не нуждается ни в чем.
У него есть ярко-красный спортивный автомобиль. И комната, щурящаяся стрелками жалюзи на холодное рассветное солнце.
У него есть початая бутылка виски пятнадцатилетней выдержки.
У него есть контакт, с которым придется связаться. И цена, которую придется платить.
У него есть «завтра», о котором он не желает думать. У него есть «вчера», о котором он почти позабыл.
Это нормально. Он выкрутится. Главное — больше не видеть снов.
У него есть утренний приторно-сладкий кофе. Тишина необжитого дома. Прохладная кожа диванных подушек. Свежий ветер из сада, сдувающий легкий парок от чашки прямо в лицо.
Ярко-желтая бандана надежно скрывает выбритые виски со следами ожогов от электродов.
Шульдих не знает — чего бы он мог пожелать еще.
«12. Описание поручения: Подготовка зала к общему собранию.
Составить список участников и проверить соответствие посадочных мест. Разложить у каждого места листы бумаги формата А4 и заточенные карандаши (см. Инв. список № 2) .
<...>
16. Описание поручения: Наведение порядка в учебных классах.
<...>
23. Описание поручения: организация персональных торжеств (в честь получения новой должности, нового звания, дня рождения и пр.).
Предупредить участников заранее, сохраняя это в тайне от виновника торжества. Потребовать от каждого подготовки поздравительной речи, в отдельных случаях допустимо — в шутливой форме; либо участия в украшении помещения (см. Инв. список № 6). Составить программу с указанием очередности выступлений, так чтобы она укладывалась в 20 минут. Заранее оформить заказ в столовой на праздничный ужин (см. список меню). Предупредить накануне всех участников об обязательной явке. Поместить запись на доске для объявлений № 3. Подготовить музыкальное сопровождение и возможности для фотосъемки. Примерная длительность мероприятия: 1 час 30 мин.»
Должностные обязанности
дежурных по общежитию
________________________________________________________________________________________________
(*) Hagall-Rune — cимволизировала несгибаемую веру (в нацистскую философию), ожидаемую от всех членов СС. Присутствовала на кольце СС «Мертвая голова». Также эту руну использовали во время эсэсовского свадебного обряда.
